Что можно приготовить из кальмаров: быстро и вкусно

КНИГА ЖИВЫХ

С приходом весны мы традиционно посещаем кладбища. Это связано и с церковным календарем (пасхальными днями, Троицкой родительской субботой), и просто со сменой времени года. Зимой, бывает, такие сугробы наметет, что и до оградки не доберешься. А тут наконец-то сошел снег, и надо все прибрать на могилках близких людей, подровнять, подкрасить. Вот и получается, что у нас в России «кладбищенский сезон» открывается в самую пору оживления природы, когда все просыпается от зимней спячки. И это, наверное, не случайно. Для православного человека кладбище – место будущего воскресения, будущей новой жизни. Никогда православный, в отличие от язычника, не назовет это место некрополем, то есть «городом мертвых». Русское слово кладбище – от слова «класть», «клад». Покойники здесь не закопаны, а именно положены – в ожидании воскрешения. И даже не положены, а, если быть точным, «похоронены», то есть спрятаны, сохранены. И не случайно это место издревле называется у нас погостом. К мертвецам в гости не ходят. А только к живым...

Действительно, бывая на кладбище, не раз я чувствовал себя как бы в гостях. Вокруг фамилии, фотографии незнакомых людей. Идешь меж могил – и знакомишься с ними. Странное ощущение. А недавно попала мне в руки необычная книга – альбом фотографий, на которых запечатлены надгробные памятники и краткие сведения, кто здесь похоронен. Казалось бы, не такое уж увлекательное чтение. Но... оторваться не мог! Люди, которых я никогда не знал, вставали перед глазами будто живые.

Книга эта уникальная. Издала ее в прошлом году в Австралии русская эмигрантка на свои сбережения и пожертвования. Перед этим в разные концы мира расходились письма такого содержания: «Господа! Перед Вами список лиц, когда-то похороненных в Харбине (Китай) на разных кладбищах. Перед сносом их могил господин Мирошниченко успел сфотографировать памятники 593 могил. Его дочь Татьяна, проживающая сейчас в Мельбурне, в память всех харбинцев решила издать книгу». Эти русские кладбища действительно были уничтожены китайцами в годы культурной революции. Но имена похороненных на них не канули в Лету. За несколько лет к 593 снимкам добавилось множество других – русские харбинцы, рассеянные по свету, откликнулись на этот призыв. Среди них был и сыктывкарец Л.П. Маркизов, который и показал мне эту книгу.

Из переписки с Л.П. Маркизовым : «Австралия, Мельбурн, 14.02.2000 г. Здравствуйте, уважаемый Леонид Павлович! Я буду Таня Жилевич (Мирошниченко), дочь Виталия Афанасьевича, который умер в Мельбурне в 1997 году. Когда я и мой муж помогали разбирать папины вещи, мы и нашли пленки, которые папа снимал до 1968 года. Пленки пролежали почти 40 лет. Очень трудно найти родственников из Харбина. Люди разъехались по всему миру. Новые поколения мало знают о своих предках. Мне было 10 с половиной лет, когда я с братьями и родителями уехала из Харбина...

Жаль, что нет папы. Он хорошо знал людей в Харбине. Значит, пленкам суждено быть в моих руках... Мужу пришлось привести их в порядок, т.к. они покрылись белой пудрой и немного начали портиться»

«25.03.2000 г. Я очень много раз девочкой была на кладбищах с родителями в Харбине. Там все было по-другому. Кладбище не было такое холодное, как у нас тут. Там были зелень и теплый народ с душой... Забыла написать – для моего сюрприза и неожиданности, когда я была в Сиднее, Владыка Иларион видел мою памятную книгу, он одобрил ее и благословил ее выпуск. Поздравляю с наступающим днем Св. Пасхи!»

Нельзя без волнения читать эти письма русской женщины, заброшенной судьбой в далекую Австралию. Между делом пишет она о своих родных: о сыне Юре, помогшем сверстать на компьютере книгу памяти; о 77-летней маме, которой все труднее стоять в церкви на долгих службах; о том, что впервые в жизни пришлось ей печь куличи к Пасхе – раньше этим занималась мама.Пишет, как перед этим справляли Рождество. «Если хотим посмотреть снег зимой, то надо ехать далеко в горы, чтоб его увидеть».

Поделилась она и сомнениями. Однажды пришло ей письмо из России от одной женщины. «Она впервые увидела могилку отца, когда получила от меня фотокарточку. Из Харбина она уехала на родину в 1954 году, а ее отец умер в Харбине в 1955 году. В письме пишет, что проплакала пару дней. Я не знаю, хорошо ли я делаю, собирая мою памятную книгу. Очень много я открываю людям ихние раны и прошлые воспоминания. Но так же выбросить папины пленки я бы не смогла. С могилками уже один раз жестоко поступили и сровняли из с землей».

А вот совсем недавнее письмо: «14.02.2001 г. Дни опять полетели быстро. Мне опять пришлось слетать в Сидней – по причине моей законченной долгожданной книги. В Сиднее постарались собрать прошлых харбинцев вплоть до архиепископа, Владыки Илариона, в Русском клубе. Было неожиданно встретить такую теплую встречу, огромный букет цветов, который пришлось везти с почетом обратно на самолете в Мельбурн... Скоро у Вас зимушка-зима закончится, и наступит прелестная весна. Птички от радости запоют и деревья наберут жизнь в листьях. А я буду с окошка смотреть, как наша березка теряет свои листья... У нас ведь осень». В письмо Татьяна Витальевна вложила снимок своего дома в Мельбурне: под его окнами рядом с аккуратно подстриженными диковинными кустами выросла огромная, выше крыши, развесистая русская береза.

«Вся жизнь людей, живших в Харбине, была пропитана церковностью, – вспоминает Татьяна Витальевна. – Многочисленные храмы были переполнены, строили новые...» Удивительно: в «большой России» вовсю идут гонения на Церковь, а здесь, на углу Сквозной и Водопроводной улиц, харбинцы строят чудесный храм. В 32-м году его освятили во имя Софии, Премудрости Божией. Приход его имел свое благотворительное учреждение «Софийское приходское похоронное бюро», благодаря которому безродных или неимущих умерших погребали достойно, с соблюдением православных обычаев.

Татьяна Витальевна вспоминает: «В Радоницу со всей Маньчжурии съезжались сюда все священники. Поминовение усопших было большим днем Харбина. Могилки своих родных мы украшали цветами, вербами. Служили панихиды. Находясь на кладбище, я никогда не испытывала чувства страха, мне казалось, что кладбище – это прекрасный парк...»

«Успенский погост был огромным, даже не могу сказать, сколько гектаров, – комментирует этот снимок Леонид Павлович Маркизов. – Это были могилы и первых русских поселенцев, строивших КВЖД, и последующих эмигрантов. Вплоть до конца 60-х годов здесь жила еще старая Россия. А потом было изгнание, нас буквально вырвали отсюда с корнем – даже кладбище уничтожили. Плитами с русских могил китайцы выложили набережную реки Сунгари. Сейчас на погосте – городской парк, а в кладбищенской Успенской церкви устроили музей с экспозицией высушенных бабочек».

Долгое время настоятелем этого храма был прот. Иоанн Сторожев. На снимке он запечатлен с супругой до принятия сана. Священником стал в 1912 году, удивив многих: ведь Сторожев был тогда знаменитым на Урале высокооплачиваевым адвокатом. Но стезя мирского защитника его разочаровала. В 27-м году в день его похорон одна харбинская гимназистка написала в сочинении: «Это был вдохновенный ораторъ, проповедникъ ученья Христа: его зналъ Николай Императоръ, убиенный врагами Креста...» Известно, что накануне расстрела Царской Семьи о.Иоанн служил для нее последнюю литургию.

Супруга о. Иоанна, м. Мария, – в прошлом талантливая художница, пианистка, аккомпанировавшая Шаляпину, – также похоронена на Успенском кладбище в 41-м году.

НАШИ В КИТАЕ

– Леонид Павлович, – спросил я Маркизова, когда он зашел к нам в редакцию, – все-таки не понятно, зачем китайцам понадобилось уничтожать русские кладбища? Кажется, на Востоке всегда уважительно относились к умершим. А тут такое изуверство...

– В Японии, да, есть культ предков. В Китае иначе. Я считаю, это от нас идет, мы их научили. В 70-х годах, помню, оказался я во Владивостоке и пошел на старое городское кладбище, где должны быть предки по линии моей мамы. Так, представьте, в него войти нельзя – все заросло бурьяном, совершенно заброшенное место. Это ж мы такие. В Грузии придешь на кладбище – чистенько, как в Александро-Невской лавре. А у нас на одном и том же месте могут десять раз хоронить. Такое вот советское отношение к усопшим.

Сейчас мы ругаем Мао Цзэдуна, китайскую «культурную революцию», хунвэйбинов. И почему-то забываем, что ведь мы им эту идеологию принесли, что мы за это ответственны. В СССР разрушали храмы, на залитых асфальтом погостах устраивали танцплощадки – чего ж нам ждать от китайцев, если сами такие?

Конечно, в Китае не сразу это началось. Приведу пример с одной могилой. В 20-м году в Харбине был похоронен знаменитый генерал Каппель, ближайший сподвижник Колчака...

Во время гражданской совершал просто чудеса: с группой добровольцев крушил в пять раз превосходящие отряды красных. Пленных, своих же, русских, он не расстреливал, а отпускал на волю безоружными. Из-за его славы и побед Троцкий объявил даже, что «революция в опасности». Но во время трагического Ледового похода Каппель погиб, тело его из Читы перевезли в Харбин. Могилу его я хорошо помню – крест с терновым венком. Такая предыстория.

Наступает 1945 год. Советские войска входят в Китай. И что же? На могилу «рыцаря белой мечты» приходят «красные» солдаты, маршалы Мерецков, Малиновский, Василевский и снимают перед ним шапки, говорят: «Каппель – вот где он». Так было, об этом свидетельствуют харбинцы. Никому и в голову не пришло снести этот памятник. Но в 55-м году приехал сюда какой-то сотрудник советского консульства и приказал: «Убрать». Памятник китайцы разломали, остатки его какое-то время валялись под оградой. А вскоре, наученные, китайцы снесли и все русское кладбище.

– Это было в советское время...

– А вы думаете, мы чему-то научились за последние 10 лет? Еще недавно у нас дискутировали: стоит ли обустраивать кладбища немецких солдат на нашей земле, ведь они захватчиками были, врагами. Ну, враги, что с этого? Покойников надо всех уважать, иначе какие ж мы культурные люди?

Помню, летом 1938 года по окончании Харбинского политехнического института поехал я отдыхать на Желтое море в город Дальний (Далянь). Как раз в это время шли бои у озера Хасан, и пришла весть, что наши разгромили там японцев. Собралось нас много, русских юношей и девушек, и возникла идея: всем вместе посетить памятные места Порт-Артура, связанные с русско-японской войной 1904-1905 годов. Сели на пригородный поезд, и вот мы уже там.

Напомню, вся Маньчжурия вместе с Харбином и Порт-Артуром находилась тогда под японским владычеством. Но никто из японцев не препятствовал нам. Напротив. Смотрим, на вокзале продают японские открытки, а на них... сцены героизма русских при обороне Порт-Артура. В русской крепости на месте гибели генерала Кондратенко стоит обелиск с почтительной надписью по-японски. На кладбище – ухоженные могилы 18873 погибших здесь русских солдат, православная церковь. Оказывается, японцы платят жалованье и нашему священнику, и персоналу кладбища. Там же две православные часовни – одна из них построена японцами. Заходим в музей: первый зал – воинской славы России, картины Полтавского сражения, Бородинской баталии, обороны Севастополя и так далее. Второй зал посвящен обороне Порт-Артура. Среди экспонатов шинель адмирала Макарова, каска художника Верещагина. Японцы подняли со дна моря броненосец, на котором они погибли, тела с почестью похоронили, а личные вещи – в музей. Так, уважая противника, японцы возвысили и свою победу. Хотя известно, что победа досталась им не совсем заслуженно. Крепость еще могла обороняться, Кондратенко бы ее не сдал. А генерал Стессель сдал, потом его за это судили военно-полевым судом.

– Накануне канонизации Николая II противники ее вменяли в вину Царю, что он затеял эту войну. Мол, зачем нам какой-то Порт-Артур?

– Как это зачем?! Это же единственный был русский незамерзающий порт.

– Так ведь на Черном море у нас были порты.

– Они под контролем Турции, стоит туркам перекрыть пролив Босфор, и надобность в этих портах сразу отпадает. Не случайно же Россия, пытаясь завладеть ключом к Черному морю, выходом в Средиземное море, столько воевала с турками. Сколько было сил потрачено. А на Дальнем Востоке все решалось мирно. Китайцы отдали нам в долгосрочную аренду и Порт-Артур, и территорию вокруг железной дороги, которая соединяла этот порт с Читой и замерзающим портом Владивостоком. Китайцам это было выгоднее, чем, например, отдача Гонконга англичанам: мы строили дорогу через всю Маньчжурию, давали работу на огромной территории, обогащали край. В свою очередь, с выходом в Порт-Артур экономически развивался весь русский Дальний Восток. Столицей его и стал построенный русскими Харбин – узловая станция КВЖД. Это была наша государственная территория, и когда японцы напали, надо было ее защищать.

Формально эта земля до недавнего времени принадлежала России, ведь царское правительство заключило договор на срок до 2003 года...

Леонид Павлович рассказал о жизни в Харбине в пору его юности. Удивительно! Представьте себе, что в царской России не было никакой революции, никаких потрясений – естественным образом она продолжала жить и свободно развиваться после 17-го года вплоть до... 60-х. Именно таким был Харбин с его церквями, гимназиями, институтами, газетами, журналами, футбольными и хоккейными командами и т.д. Этот опыт русской жизни до сих пор еще не востребован.

Продолжение следует

Один день в Харбине мы посвятили храмам. Благо храмов здесь разнообразие. Мы были в православных храмах, в здании синагоги, в лютеранской кирхе, в храме Конфуция, в буддийском храме. Пробегали рядом с католическим храмом и недействующей православной церковью на территории парка аттракционов.

Софийский собор - визитная карточка Харбина, построен в 1907 году. Храм не действующий, вход 20 юаней. На билете написано, что собор - часть Харбинского музея Архитектуры. К этому же музею относят здание синагоги, о которой чуть позже, и площадь Софийского собора.
Собор внешне красив.
1.

Внутри, - фото 2- 4, - его состояние оставляет желать лучшего.
2.

3.

4.

На той же площади выстроена странная загогулина с башней. На этом месте был храм с башней похожей формы.
5.

Вот так выглядел храм, - слева на фото 6, - на месте нынешней странной загогулины. Фото сделано внутри Софийского собора.
6.

Ещё два фото (7 и 8) из Софийского собора.
Никольский собор - самый первый православный храм на территории Харбина. Был построен из дерева, привезённого из Канады, в 1899 году, - это при том что история Харбина начинается в 1898 году. Был сожжен хунвэйбинами в 1966 году.
7.

Свято-Алексеевская церковь находится на пересечении улиц Гоголевская и Церковная. Действовала в Харбине с 1912 года как православная.
В 1980 году, после восстановления, передана Католической церкви.
8.

Софийский собор вечером и днём.
9.

Фото 10 и 11 - площадь Софийского собора вечером.
10.

11.

Храм Покрова Пресвятой Богородицы ("Украинский приход") - единственный действующий православный храм в Харбине. Принадлежит Китайской православной церкви. Построен в 1922 году. В 1986 - 2000 годах здесь служил православный священник Григорий Чжу. Сейчас постоянного священника нет.
12.

Нам повезло, мы попали на службу мирским чином. Это служба без священника, тексты по очереди читают сами прихожане. Прихожан было немного, человек 20-30, в основном китайцы.
13.

Внутри лютеранского храма перед началом службы. Неплохое техническое оснащение. Проповедник (справа на фото) ходит по залу, лично приветствует прихожан. На входе раздавали скромные проспекты, которые я куда-то задевала, найти не могу.
15.

Если обернуться от входа в лютеранскую кирху (слева на фото), то впереди виден Покровский собор и справа католический костел.
16.

Дело было в воскресенье и людей открывающих двери в католический храм было очень много.
17.

Костел Святейшего сердца (или Польская церковь) построен в 1907 году для польских рабочих, строивших КВЖД.
18.

Здание синагоги недалеко от пешеходной улицы Центральная. Сейчас это часть Харбинского музея Архитектуры.
19.

Внутри синагоги. Кто-то не жалеет средств, чтобы поддерживать помещения в отменном состоянии. На первом этаже - выставка картин, посвященная Харбину. На втором и третьем - экспонаты, связанные с историей еврейской общины в Харбине. Сделаю по этой теме отдельный пост.
20.

Вход в конфуцианский храм, построенный в 1929 году на улице Вэнмяо. По храму Конфуция и буддийскому храму Цзилэ Сы сделаю отдельный пост.
21.

Храм Цзилэ Сы расположен рядом с парком аттракционов. Со строящейся территории храма видно колесо обозрения. Дело было в первый день по лунному календарю, когда китайцы почти в обязательном порядке ходят в храм, чтоб счастье было. Почему именно первого числа . Немного подробнее о храме позже.
22.

На территорию парка аттракционов. Чертово колесо возвышается над зданием ныне недействующего православного храма.
23.

Немного отвлекусь. Парк аттракционов был закрыт на холодное время года, поэтому вход на территорию парка стоит копейки, юаня 3. В теплое время года вход в парк аттракционов стоит 270 юаней с человека.

Православный храм, построенный в 1907 году. Видимо, храм построен при русском кладбище. Сейчас закрыт, креста на шпиле нет.
24.

Напротив закрытого православного храма - место, где было иудейское кладбище.
25.

26.

Мечеть, построенная в 1906 году на месте деревянной мечети 1897 года строительства. Сейчас действующая, но мы как-то не добрались до неё. Фото из здания Софийского собора.
27.

Харбин, столица имперского рассеяния на Востоке, остался в памяти многих градом Китежем ХХ века, русской Атлантидой, ушедшей под воды истории. Полвека назад, в 1960 году, в основном завершилась недолгое, но столь яркое существование Русской Манчжурии. Через приграничную станцию Отпор вглубь СССР уходили последние вагоны с возвращавшимися на Родину русскими людьми, нашедшими после революции и Гражданской войны убежище в северном Китае. С репатриацией самой массовой зарубежной диаспоры страна подводила черту под эпохой усобицы и братоубийства, отказывалась от идеологии классовой ненависти и революционного террора, расколовшей страну на «красных» и «белых». Разделённый народ воссоединялся. Одновременно заканчивалась история анклава, на протяжении полувека хранившего в изгнании традиции и культуру дооктябрьской России.

Предчувствие СССР

Смотри, Михаил, ведь там, кажись, вороны летят! Живность! Так что не пропадем, в случае чего охотиться будем!

Сосед Иван Кузнецов, дядька богатырского роста и невероятной силы, перебежал на станции из своего вагона в наш, и вот они с отцом, сидя у окна друг против друга, так-то невесело шутят. Пятый или шестой день идёт, как мы пересекли границу и едем по Советской стране. Смотреть не наскучит - всё новое, невиданное. Позади остался Байкал. На больших станциях нас снабжают кипятком и солдатским супом. Длится и никак не кончается Сибирь. А мы и не знаем, куда нас везут, где та остановка, на которой предстоит сойти и начинать жить заново. Собрались в Союз, а что там, как там, - и сами взрослые, как мы, дети, догадываемся, знают ненамного больше нашего.

Теперь, Иван, мясо видеть будешь только по советским праздникам, - говорит отец. - Магазинов-то, наверное, вовсе нет.

Деньги тогда для чего же? Нет, раз деньги печатают, то и торговля какая-то должна быть.

А, помнишь, говорили, что коммунисты без денег живут? Теперь вижу, что врали.

Иван достает из кармана новенькие бумажки, разглядывает: «Смотри-ка, с Лениным!». «Привыкай!».

На приграничной станции с суровым названием Отпор (позднее её переименовали в Дружбу) нам дали «подъёмные» - помнится, по три тысячи на семью. Зато отняли все «неположенное» - иконы, книги, граммофонные пластинки. Мне до слёз жалко старой Библии с благословением батюшки Алексея. Тогда же пропал и подарок нашему деду царя Николая: книгу инженера Герасимова о рудах Забайкальского края из-за царской подписи отец взять побоялся и сам сжёг её ещё дома, как и многое другое - фотографии, книги, вещи, которые могли, по его мнению, доставить неприятности.

На границе эшелоны встречали «покупатели» живой силы из целинных хозяйств Сибири и Казахстана. Они ходили вдоль эшелона, заглядывали в вагоны, заговаривали - выбирали работников покрепче и помоложе. Так наш вагон в числе десяти прочих достался Глубокинскому совхозу Курганской области. Нас высадили на станции Шумиха и на разбитых грузовичках повезли в места столь глухие, что и сейчас, спустя полвека, туда нелегко добраться из-за бездорожья.

Унесённые бурей

Вихрь Гражданской войны, Великий русский исход в детстве представлялись мне сказкой, страшноватой, но и увлекательной, манящей, как и все рассказы бабушки Анастасии Мироновны. Вот по забайкальскому посёлку Борзя пылит отряд Унгерна – пыльные, дикие, заросшие всадники. Сам барон в чёрной бурке и белой папахе на вороном коне, грозит кому-то ташуром, монгольской толстой плеткой. Бесконечные обозы с беженцами, а в спину им гремит артиллерия наступавших «товарищей». Тогда и дед мой Кирик Михайлович надумал переправиться с семейством «за речку», за Аргунь, чтобы перезимовать на китайской стороне, переждать схватку. Суждено же было ему остаться в чужой земле навеки, а отцу моему «зимовать» в эмиграции почти сорок лет...

Города и станции на китайской территории, начиная с приграничной Манчжурии, переполнились народом. Селились в наспех вырытых землянках. Поначалу не было никакого заработка. И всё же, несмотря на великий масштаб бедствия, беженцы смогли обустроиться и наладить сносную жизнь на чужбине быстрее, чем «красные» у себя у себя дома. Церковь в городе стала и благотворительной школой. Организовал её, как и многое другое, епископ Иона, которого отец молитвенно поминал до самой своей смерти. Детей там не только бесплатно учили, но и подкармливали, а совсем бедным давали одежду. В первый же год владыка учредил для беженцев бесплатную больницу, богадельню для безродных стариков, детский приют. В этом он опирался на солидарную помощь соотечественников, освоившихся в Китае еще задолго до революции.

В основном это были колонисты, в кратчайший срок, с 1897 года по 1903-й, построившие 2373 версты Китайской Восточной железной дороги, а вдоль неё множество станций и поселков. Одновременно они акклиматизировали на суровой земле Манчжурии новые сельскохозяйственные культуры, заложили основы продуктивного животноводства, добывающей и перерабатывающей промышленности, создали в так называемой «зоне отчуждения» всё необходимое для привычной российской жизни. Так Манчжурия за два десятилетия стала самым развитым экономически промышленным районом Китая.

Вливаясь на подготовленную почву, эмиграция на китайской земле не развеялась, как в других странах, а расселилась самоуправляемыми анклавами, воспроизведя в своей среде многое из порядков старой России, в том числе денежную систему, названия воинских и административных должностей. Осталось деление на имущих и неимущих. Первые быстро завели для своих детей колледжи и гимназии. Но общая беда людей, лишившихся Родины и корней, не могла не истончать сословные перегородки. Отец рассказывал, как со второго класса ему наскучило ходить в церковно-приходскую школу, организованную для бедных, и он самовольно, не сказав родителям, заявился на урок в гимназию. Прервавшись, учительница спросила его, кто таков, но не прогнала, а похвалила за желание учиться, пошла и тут же выхлопотала для него у директора место в классе. Нынче у нас, думаю, такого «нахалёнка» вытолкали бы из платного заведения для «успешных» вытолкали бы без всяких разговоров.

«Школа беженской жизни многих нравственно переродила и возвысила. Должно отдать честь и почтение тем, кто несут свой крест беженства, исполняя непривычные тяжелые для них работы, живя в условиях, о которых никогда прежде не знали и не думали, и при том остаются крепкими духом, сохраняют благородство души и горячую любовь к своему отечеству и без ропота, каясь о прежних прегрешениях, перенося испытание. Поистине многие из них, как мужи, так и жёны, ныне в бесчестии своем славнее, чем во времена их славы, и богатство душевное, ими приобретенное ныне лучше, богатства вещественного, оставленного на Родине, а души их, подобно золоту, очищенному огнем, очистились в огне страданий и горят, как яркие лампады», - говорил святой Иоанн Шанхайский в докладе о духовном состоянии русской эмиграции.

Осколок Империи

Привольнее всего жилось до прихода в Манчжурию японских оккупантов в 1932 году. При отсутствии твёрдой централизованной власти в Китае русская эмиграция развивалась в условиях духовной свободы, вполне сравнимой, а в чем-то даже превосходящей степень свободы на Западе. Сотни тысяч переселенцев, продолжавших считать себя подданными Российской империи, сами устанавливали порядки и законы на территории своего расселения, охранялись собственными вооруженными отрядами и полицией. В казацких округах правили выборные атаманы. Все, кто видел Харбин тех лет, отмечают поразительную самобытность этого города, его стойкость, верность традициям. Когда в самой России с революцией всё перевернулось, здесь сохранился островок, «град Китеж» русской патриархальности с её деловым и загульным размахом, сытостью, предприимчивостью и консервативной неколебимостью образа жизни. Власти менялись - сначала царская, затем китайская, японская, советская, город, конечно, тоже терпел перемены, приспосабливался, но ядро духа, настоящего русского духа, оставалось живым, нетронутым, так что казалось - плывёт русский город на чужой земле против течения, как форель в горном потоке.

«Я думаю, что Китай, принявший в пору 1920 года большую порцию беженцев из России, предоставил им такие условия, о которых они могли разве что мечтать, - замечал в своих очерках харбинской жизни известный писатель Русского Зарубежья Всеволод Иванов. - Китайские власти не вмешивались ни в какие русские дела. Все могли делать что угодно. Работали все инженеры, врачи, доктора, профессора, журналисты. В Харбине выходят газеты «Русский голос», «Советская трибуна», «Заря», «Рупор», журнал «Рубеж». Цензура чисто условная, главное - не задевать больших персон. Книги вообще выходят безо всякой цензуры». «Нет харбинца, который не вспоминал бы с глубокой благодарностью годы жизни, проведенные в Харбине, где жилось привольно и легко, - вспоминала писательница Наталья Резникова. - Можно сказать с уверенностью, что на всем земном шаре не было другой страны, в которой русская эмиграция могла чувствовать себя в такой степени дома».

Русский язык был официально признанным, врачи и юристы могли свободно практиковать, деловые люди открывали

предприятия и магазины. В гимназиях преподавание велось на русском языке по программам дореволюционной России. Харбин оставался русским университетским городом и вместе с тем многонациональным культурным центром, в котором дружно жили и тесно взаимодействовали землячества и общины выходцев из Империи - поляков и латышей, грузин и евреев, татар и армян. Молодежь в Харбине имела возможность учиться на трех университетских факультетах, в Политехническом институте. Лучшие музыканты давали концерты в трех консерваториях, а на оперной сцене пели Мозжухин, Шаляпин, Лемешев, Петр Лещенко, Вертинский. Кроме русской оперы действовали украинская опера и драма, театр оперетты, хор и струнный оркестр. Студент местного политехнического института Олег Лундстрем создал здесь в 1934 году свой джаз-оркестр, до сих пор задающий тон российскому джазу. В городе действовало около тридцати православных храмов, две церковные больницы, четыре детских приюта, три мужских и один женский монастырь. В священниках тоже не было недостатка - их выпускали духовная семинария и богословский факультет университета.

В отличие от европейских стран, где эмигранты уже во втором поколении заметно ассимилировались и большей частью стремились раствориться среди автохтонов, в Китае русские с местным населением почти не смешивались. А главное, продолжали себя считать подданными России, лишь временно оказавшимися за ее пределами. С японской оккупацией подобным вольностям пришел конец. На территории Мачжурии было создано марионеточное государство Мачжоу-Го. Август 1945-го пронесся подобно грому и потоку стремительного летнего ливня. Советские самолеты в несколько заходов накрыли железнодорожные мосты и переправы. Горела станция. По ночам шоссе сотрясалось от отступающей японской техники. Показались советские танки…

По двум календарям

Манчжурию перетряхнуло войной и стало ясно, что прежней жизни уже не будет. В самобытный остров дореволюционной русской цивилизации, на четверть века задержавшийся в «старом мире», били волны незнаемой грозной силы, хоть и изъяснявшейся на родном языке. Уклад, прежде казавшийся надёжным и устоявшимся, вмиг покачнулся и пошёл трещинами. Жили там десятилетиями, обустраивались и обихаживали землю, заводили заводы, растили и учили детей, хоронили стариков, строили храмы, дороги... И всё равно земля оказалась чужой - пришло время её покидать или брать китайское гражданство. Красный Китай не хотел больше терпеть державшееся особняком миллионное русское население. Со смертью Сталина и в Советском Союзе отношение к эмигрантам стало меняться, былая вражда и непримиримость потеряли остроту, зарастали быльём. В 1954 году из Москвы раздался официальный призыв к «харбинцам» вернуться на Родину.

Харбинские гимназисты.

Советское влияние в Манчжурии стало определяющим сразу же после войны. Белогвардейские организации были распущены, пропаганда «белой идеи» запрещена. Из СССР стали поступать книги, газеты, кинофильмы. В школе учились уже по советским учебникам, вместе с тем отец Алексей продолжал просвещать нас и Законом Божьим. Жили по двум календарям. Вот я, разглядывая советский, оповещаю бабушку: «А сегодня праздник – Парижской Коммуны!». Она мне в руки свой календарь, церковный: «Какой ещё коммуны, прости Господи! Сегодня мученики, прочти-ка мне их акафист». Как праздновать «Парижскую Коммуну» у нас никто не знает. И я, конечно, отправляюсь с бабушкой в церковь к вечерне помолиться святым мученикам.

Взрослые по праздникам - а отмечались у нас до самого отъезда лишь церковные, православные - гуляли широко, весело, пели старинные, сбережённые из прежней России песни и романсы, могли под шумок грянуть и «Боже, царя храни!». Однако молодёжь уже знала «По долинам и по взгорьям», «Катюшу», «Широка страна моя родная». И всё же в основном сохранялся уклад старорежимный. По воскресеньям и стар, и млад шли в церковь, все помнили молитвы, многие держались постов, в каждом доме в красном углу светились иконы, зажигались лампады. Одевались в большинстве тоже по старой моде - казацкой или цивильной. Да и стол в дни торжеств составлялся из блюд старинной кухни, названия многих теперь встретишь лишь в книгах. Женщины свято хранили и передавали младшим, дочерям и снохам, рецепты русского гостеприимства. Каждый праздник обставлялся особым набором яств. Пировали с размахом, большими, шумными застольями, из домов гулянья нередко выливались на улицы. Но «чёрного» пьянства не было, и в будни, без повода, питьё не приветствовалось, да фактически и не встречалось. «Любителей» всех знали наперечёт, они становились посмешищем и в какой-то степени изгоями. Трудились основательно и серьезно. И не просто «вкалывали», а умели развернуть дело, собрать капитал, обучиться необходимым профессиям, завести деловые связи с заграницей. Потому-то русская колония выделялась в море нищего тогда китайского населения относительным благополучием и порядком. Моему отцу сегодня было бы трудно, почти невозможно, поверить в то, что китайцы в чём-то смогли обойти русских, преуспеть больше их.

Кадет всегда кадет.

Конечно, жили не все одинаково. Акционерное общество «И. Я. Чурин и Ко», освоившееся в Китае еще до революции, имело чайные и кондитерские фабрики, сеть магазинов, в том числе и за границей, чайные плантации. Выделялись и другие богатые фабриканты, банкиры, коммерсанты, издатели, скотоводы, концессионеры. Существовал слой наёмных рабочих и батраков. Но основную часть русского населения составляли мелкие частники, державшие собственное хозяйство или имевшие какое-то дело в городе. Русские же продолжали обслуживать КВЖД.

Понятно, что и призыв из СССР к возвращению был воспринят по-разному. Многих отнюдь не обрадовала перспектива

попасть под власть коммунистов, хлебнуть социализма, о котором, как впоследствии выяснилось, многие эмигранты всё же имели достаточно верное представление. Поэтому, когда одновременно стали вербовать на выезд миссии из Канады, Австралии, Аргентины, ЮАР, заметная часть харбинцев подалась в эти страны. Мой же отец рассудил иначе: в Америку, мол, пусть богатые едут, а нам вернее вернуться в свою страну. Тем более, что советский консул на собраниях и встречах рисовал дивные картины будущей жизни в Союзе. Репатриированным гарантировались все права, бесплатное жилье, работа, учеба, материальная помощь. На жительство можно было выбрать любую область и любой город, кроме, кажется, Москвы и Ленинграда.

Мы, дети, весть об отъезде в Союз встретили с восторгом. В мечтах вставали светлые большие города, море электричества, чудеса техники. Мощь, энергия и неодолимая сила слышались за самим звукосочетанием «СССР». Весь Китай и особенно наша станция представились убогим захолустьем, задворками мира.

Карантинное житьё

После нескольких часов тряского пути машина развернулась у плоских длинных бараков, похожих на китайские фанзы. Нас плотно обступили женщины и дети. Они смотрели во все глаза и угрюмо молчали. Вот тогда, помню, мне, восьмилетнему, стало вдруг страшно, и сердцем я ощутил, как далеко мы заехали от родных мест, от привычной жизни, и что не вернёшься теперь туда, и жить придётся среди этих непонятных людей. Взяв поданную из кузова табуретку, я понёс ее к дверям, толпа передо мной испуганно расступилась. Позже «местные» признавались, что ждали в свою деревню настоящих китайцев, представлявшихся им, вероятно, в шёлковых халатах, с косичками, с веерами и зонтиками в руках. Наш простецкий вид их удивил и разочаровал.

В тёмной сырой конуре с просвечивавшимися от худобы стенами (к зиме их потом мы сами залепили потолще глиной) предстояло прожить два года в режиме карантина: к советским порядкам надо было привыкать постепенно. В соседних бараках ютились сосланные в Сибирь после войны молдаване. И несколько цыганских семей, попавших под объявленную тогда Хрущевым кампанию приручения к оседлой жизни. Их неунывающий нрав, пенье и пляски под гитару, драки и ругань ребятишек придавали барачному житью-бытью живописный колорит табора.

Понемногу у наших костров стали появляться и местные. Поначалу они не решались близко сходиться с нами - всё же люди из-за границы, под присмотром. Первыми, как всегда и бывает, осмелели и перезнакомились между собой дети, за ними их матери. На первых порах женщины молча смотрели со стороны, отказываясь переступать порог или садиться за стол. Мужики сходились быстрее. Но мужчин в селе было мало, особенно здоровых, не увечных. Из разговоров понемногу узнавалось, что и как происходило здесь до нас, какую великую беду перемогла страна всего лишь несколько лет назад, сколько горя пришло с нею почти в каждый деревенский дом. И наши собственные лишенья казались мелкими и не обидными перед испытаниями и утратами этих людей. Да сколько же всего предстояло ещё нам узнать и понять, принять в сердце, чтобы не остаться навсегда чужими, приезжими, чтобы по-настоящему, кровно соединить себя с живущими рядом, с незнакомой пока ещё, хоть и нашей, русской, землёй, свою долю с общей судьбой. Ведь только тогда могло состояться настоящее возвращение и обретение России, не той, воображаемой песенной, былинной, эмигрантской, а нынешней, здешней, советской. А давалось это не просто...

Каждое утро часу в шестом в окна барака барабанила совхозная «техничка» и выкликала жильцов, оповещая, кому на какую работу идти. Всякий день приходилось на разную. Этот стук в стекло и противный крик, вспугивающий детский сон, слышен мне до сих пор.

Отец мой умел делать, кажется, любую работу. Если взяться считать, он владел десятком-другим наиполезнейших профессий: способен был в одиночку поставить дом - хоть деревянный, хоть каменный; выложить печь; завести пашню или расплодить без числа коров и овец; своими руками выделать кожи и нашить шапок, сапог, полушубков; знал повадки диких зверей и умел лечить домашних; находить в степях и в лесу дорогу без карт и без компаса; владел на бытовом уровне китайским и монгольским; играл на гармони, а в молодости и в любительском театре; несколько лет атаманствовал, т.е. занимался земской работой. Но все это, наработанное и скопленное в той жизни, враз оказалось ненужным и бесполезным в этой, где на работу «гоняли» (так и говорилось: «Тебя куда завтра погонят? А меня вчера загнали на посевную»). Здесь невозможно было никаким уменьем, стараньем, упорством что-либо исправить, сделать по-своему, облегчить жизнь своей семье. Переселенцы как бы остались без рук, которыми ещё вчера умели столь многое. Было от чего пасть духом и занемочь. Кладбище в соседней рощице за два года сильно подросло могилами «китайцев». Когда же срок карантина подошел к концу, выжившие стали разбегаться. Первыми на разведку кинулась молодежь. Совхозное начальство тянуло с документами, не давало отпусков, запугивало - но люди разлетались, как воробьи. Еще раньше нашего за лучшей долей куда-то откочевали цыгане.

Время сравняло

Несколько лет назад вновь я посетил печальное селенье – воскресить память детских лет, навестить могилы. На месте наших бараков увидел длинный ряд бугорков и ямок, поросших бурьяном. Да и всё остальное, жилое, ещё больше обветшало и покосилось. Кажется, ни одного нового строения не появилось здесь за пятьдесят лет.

Первые годы репатрианты ещё держались друг за друга, соблюдали обычаи, жениться предпочитали на своих, знались, наезжали в гости. В некоторых городах Сибири и Казахстана и сегодня существуют землячества бывших харбинцев, а в Екатеринбурге, хоть и нерегулярно, даже выходит любительская газета «Русские в Китае». Но уже их дети стали забывать прежнее землячество и родство, пообтерлись и стали вполне советскими. По отцу могу судить, как менялись со временем взгляды и настроения бывших эмигрантов. «Там жить было свободней и интереснее, а здесь легче, спокойней», - говорил он под старость. В семидесятые годы его как-то разыскал и навестил двоюродный брат из Австралии, тоже бывший харбинец. «Хвалился, как они там богато живут, - рассказывал отец мне потом с неудовольствием. - А я его спрашиваю: кем же твои парни работают? Грузовики водят? Ну вот, а мои все трое институты закончили. Да и говорим здесь, слава богу, на своём языке». Спустя двадцать лет им уже трудно было понять друг друга. Их сняли со льдины, называвшейся Русской Манчжурией, и развезли на разные континенты. А сама льдина растаяла...

Ру сское кладбище в Харбине

Русские кладбища в Харбине снесены. В 1959 г. разорено Успенское кладбище. На костях умерших построен парк культуры с открытыми бассейнами аквапарка. В храме Успения Божией Матери сделали комнату смеха. Сейчас выделено место для захоронений в местечке Хуан Шан в 20 км от Харбина. Здесь находится часть могил с памятниками, которые успели родственники спасти от бульдозера. Есть небольшая часовня, построенная на средства австралийской русской общины. Недалеко от нее покоится харбинское духовенство.

Вот могила последнего священника церкви Иверской Божией Матери протоирея Михаила Ба-

рышникова. Рядом лежит иерей Стефан – китаец по национальности, зверски замученный «хунвэйбинами», но не отрекшийся от православной веры. Рядом холмик схимонахини Рафаэлы. Недалеко самодельный крест поэтессы Насти Савицкой, далее памятник легендарному харбинскому врачу

Казем-беку, умершему от дифтерии. Мичкидяева Александра Еримеевна. Годовалым ребенком на родительских руках она прошла знаменитый «ледовый поход» вместе с остатками армии Колчака.

Всю жизнь она прожила в Харбине, постоянно опасаясь ареста за белогвардейские корни, но подданство не меняла, говоря при этом: «Как же я могу, я же русская!..» Далее полуразрушенный памятник русского «конфетного короля» Савинова. Всех не перечесть.

Семь лет тому назад это кладбище посетили артисты кинофорума «Амурская осень». Они увидели кладбище, заросшее травой и засеянное китайской кукурузой. Равнодушных не было. Создали специальный фонд для восстановления погоста, который возглавила благовещенка Валентина Гурова. Деньги собирали всем миром. Огромную помощь оказал первый секретарь Харбинского горкома партии, а мэрия Харбина выделили 600 000 долларов. Помог мэр Благовещенска А. А. Мигуля. Сейчас кладбище в надлежащем виде, огорожено красивым железным забором. Ежегодно его посещают артисты кинофорума. Большую заботу о русских захоронениях проводит Николай Заика. И в очередной раз мы с Николаем здесь. Прочитали литию, поставили свечи на могилки, привезенные из России, помянули добрым словом всех, кто тут упокоился.

Мы возвращаем нашу память, нашу историю и нашу национальную гордость и думаем, что потомки не назовут нас Иванами, родства не помнящими.

... бассейны ... Умерших от голода даже не стали хоронить на кладбищах ... Власти на ... Разорено ... Харбине на русском ... Коста - ... Парке Лафонтена 400-летнюю годовщину открытия ... на политику, но и на культуру ... построенного на ... Успенский сменил И.М.Леплевского на ... снесены ... М.,1959 . ...

Мемориальное кладбище Хуаншань («Желтая гора») находится в пригороде Харбина. Некрополь обустроен в 1959 году после того, как сюда перенесли старое русское православное кладбище - около 1 200 захоронений, которые ранее располагались в центре города. Сейчас здесь можно увидеть мемориалы русских харбинцев, среди них есть известные писатели, художники, скульпторы, архитекторы и религиозные деятели. Правда, далеко не все имена удалось восстановить. Сюда со всего мира приехали бывшие русские харбинцы, из Австралии, Канады, России, Израиля и других стран, чтобы найти могилы друзей и родственников и поставить свечки за упокой в здешней часовне.

Ольга Бакич прибыла в Харбин из Канады. Она известный ученый, бакалавр в Сиднейском университете, магистр азияведения и вместе с тем известный на весь мир исследователь русского Харбина. Она родилась здесь в 1938 году, а оставила родной город в 1959-м. Время от времени она возвращается на родину для участия в конференциях, а теперь ей удалось попасть и на русское кладбище Хуаншань.

«Когда я жила в Харбине, я очень дружила с Ириной Магарашевич, она была из Югославии, как мой отец, - вспоминает Ольга Бакич. - Она была замечательным человеком! Помнится, Ирина вышла замуж за китайца и взяла фамилию Дэн. Умерла она в Харбине.

Вообще, на этом кладбище я бывала каждый раз, когда приезжала на родину. В последний раз я здесь была в 2012-м и еще не знала, что она умерла. Я покидала Харбин в 1959 году. Это было такое время, когда здесь стало плохо. Перед моим отъездом мы с Ириной прощались, она сказала мне: "Я тебя никогда не забуду, но не пиши мне". Потому что муж у нее был важный человек. Потом они очень пострадали во время культурной революции. Так что я рада, что мы не переписывались, и это не прибавило к их обвинениям, что она русская.

Когда я посетила в Харбин в последний раз, мне сказали, что Ирина Дэн умерла, что похоронили ее на этом кладбище. Я приехала сюда и долго не могла найти ее могилу. Помню, лил сильный дождь. Какой-то старичок-китаец сказал мне, что в дальнем конце кладбища есть недавние захоронения. И тогда я нашла ее!»

Ольга Бакич с цветами в руках снова приехала навестить подругу. После очередных долгих поисков она отыскала могилу Ирины Дэн и положила букет.

Владимир Иванов - тоже бывший харбинец. Здесь в 1946 году он родился, а в 1959-м был вынужден уехать в Австралию. На русское кладбище он приехал, чтобы навестить деда.

«Его звали Степан Никонович Сытый, - рассказывает Владимир Иванов. - В Харбин он приехал из России. Но к эмиграции дед отношения не имел. Он был простым крестьянином, мечтал заработать денег. И в Харбине он стал предпринимателем. И мечта его сбылась - деньги он сделал.

Между прочим, я сюда приехал на его деньги. Хоть и умер он 70 лет назад - в 1953 году, а я все равно приехал на его деньги. Представляете, сколько он заработал, что они до сих пор остались! Это наше наследство».

Джеймс Меттер прибыл из США. Молодой американский студент при хэйлунцзянском университете уже полтора года изучает историю Харбина. «Харбин - уникальный город, неповторимый, - говорит Джеймс. - И очень много невероятных историй связаны с судьбами русских харбинцев. Очень интересно погружаться в это и исследовать».

Навестить родственников приехала и Наталья Николаева-Заика из Австралии. Ее семья 117 лет прожила в эмиграции. Сначала в Харбин приехал дед, имея при себе царскую грамоту, потом здесь родились ее родители и она сама. Покинуть Харбин ей пришлось в 1961 году перед самой культурной революцией. Она принесла цветы своим близким и друзьям. И вспомнила о них такие истории, которые вряд ли кто расскажет.

По пути к могилам родных Наталья Николаева-Заика рассказала об этом легендарном некрополе: китайцы с 1957 года начали сносить старое русское Покровское кладбище, которое располагалось в центре Харбина. Это было кладбище еще со времен боксерского восстания 1900 года. Там покоились русские солдаты, казаки, которые охраняли город и КВЖД. Китайское консульство распорядилось снести эти могилы, часть из них перенесли в Хуаншань.

Наталья Николаева-Заика показала, где находятся могилы русских солдат, перенесенные сюда, и добавила: «Маньчжурская земля залита русской кровью!»

Наталья Николаевна шла по кладбищу и показывала: «Вот две могилы. Это Петя Чернолужский, а это моя тетя родная. А вот муж и жена Никульские. Чистые украинцы. В Харбине жил Шура Дзыгарь, знаменитый русский скрипач. Никульская была крестной знаменитого Дзыгаря.

Вот Лидия Андреевна Даниловна - она моя кума. А это Валя Хан - моя замечательная подружка. Она меня старше, она была мне как тетя! Замечательный человек, искренний, образованный. Очень культурная была женщина. И, можно сказать, ни за что 11 лет провела в лагерях».

Наталья Николаевна показала еще один памятник, где покоится ее знакомая Феодосия Никифорова - самая последняя русская харбинка.

«Боже мой, все разломано. Смотрите, вот фрагменты бывших русских памятников, на них написаны русские фамилии. Это же настоящий камень! Мой старший брат Николай Заика выкупал их у китайцев. И хотел построить общий памятник из таких осколков, но пока не получается», - сетует рассказчица. Сейчас осколки мемориалов грудой лежат на кладбище возле могилы ее родственника.

Наконец, Наталья Николаевна с ликованием воскликнула: «Вот это моя главная могила: Александр Ефремович Чернолужский! Он умер 9 февраля 1969 года. Этот человек был ходячей энциклопедией. Он страшно погиб! Его хунвэйбины (бесконтрольная молодежь в культурную революцию - Прим. автора ) поставили на колени, а он был уже старенький с бородой, и бросали кирпичи по его ногам. Потом началась гангрена. Его парализовало, и он через два дня умер. До этого я его выписывала в Австралию. Все документы были сделаны. Но Китай не выпускал иностранцев, чтобы много не говорили. Это был такой период времени. Увы, я не смогла его вытянуть».

Наталья Николаевна положила цветы и попросила сфотографировалась у мемориала. Возможно, это последняя их встреча.

Сейчас Наталья Николаевна пытается найти любые сведения о родственниках, возможно, трагически погибших около 1920 года в Благовещенске. Это семья Димитрия Устюжанинова. У него двое детей родились в Харбине, а еще двое - в Благовещенске. В столице Приамурья еще до революции у него был винный магазин.

«Его жена - родная сестра моей прабабушки, которая похоронена здесь, в Харбине, - рассказала Наталья Николаева-Заика. - Устюжанинов приехал в Благовещенск, чтобы открывать свое дело. До этого в Харбине он работал на моего родственника - купца Чернолужского.

Когда в России началась заваруха, они решили уходить обратно в Харбин. Внучка Устюжанинова, проживающая ныне в Иркутске, мне поведала, что они ночью на двух лодках решили перебраться через Амур на китайскую сторону. В одной лодке супруга Параскева Харитоновна с двумя старшими детьми, Мишей и Александром, перешла на берег.

А вот Димитрий во второй лодке с двумя малышами - Николаем и младенцем Виктором - не добрался. Лодку расстреляли большевики. Они убивали тех, кто уходил. Моя прабабушка и бабушка потом воспитывали этих ребят. Сейчас я хочу узнать, действительно ли это было так. Найти хоть какую-то информацию об Устюжанинове».

Наталья Николаевна предполагает, что в благовещенском архиве можно найти сведения о Димитрии Устюжанинове и его детях - Николае и младенце Викторе. По одной из версий, они могли выжить и остаться в Благовещенске.

После поездки на кладбище Хуаншань Наталья Николаева-Заика обратилась к соплеменникам и мировой общественности: «Я из Австралии привезла привет от наших старых харбинцев, но не бывших харбинцев! Харбинец навсегда останется харбинцем! Берегите историческую память города Харбина! Это был абсолютно уникальный город, другого такого в мире никогда уже не будет!»